"Революционер - плохое слово": Вазген Вартанян о Бетховене, футболе и необходимости цензуры

Вазген Вартанян - пианист с мировым именем, лауреат всероссийских и международных конкурсов, окончил Московскую консерваторию по фортепиано в классе Льва Власенко, прошел стажировку в знаменитой Джульярдской школе в Нью-Йорке, где его наставником был Джером Ловенталь; там же был удостоен степени магистра изящных искусств.

Артист заслужил славу одного из самых выдающихся виртуозов современности. И после концерта, посвящённого 250-летию Бетховена, где звучали четыре фортепианные сонаты композитора, мне удалось задать Вазгену Вартаняну несколько вопросов.

- Интересно начать с сегодняшней программы: в моём представлении, это весьма смело, ведь в зале сидят пианисты, и каждая нота первых бетховенских сонат известна всем, а уж «Патетической» и «Лунной» особенно. Это такая авантюра с Вашей стороны?

- Отвечу так: если бы я мог себе позволить, то я играл бы только сонаты Бетховена, концерты Моцарта и Баха ещё. Всё. Мне больше ничего не надо. Но ведь так можно и «забронзоветь». Надо давать себе какую-то встряску, это полезно. Потому что музыка Баха и Бетховена, фактура их, достаточно специфична. Бетховен ведь охватил все виды пианистической техники в своих сонатах и в вариациях, особенно поздних. Но чтобы чувствовать себя всегда в порядке, в форме, нужно играть что-то ещё.

– Сейчас Вы говорите как пианист, играющий соло. А любите ли вы играть с оркестром? Где чувствуете себя комфортнее?

– Сольно, конечно. С оркестром это второстепенно. Это то же самое, когда … Одно дело, мы с Вами сели бы и говорили о чём-то очень важном для нас, в жизни человечества. И другое дело, когда мы идём в бар или на дискотеку. Концерт, несмотря на то, что ведь бывает и концерт Брамса, то есть это совершенно не шоу, там есть крайне интимные места, которые задумывались как симфония с фортепиано. Но, тем не менее, концерт как жанр, уж от этого никуда не деться, пианист выходит и показывает всё, на что он способен, как виртуоз больше, чем как художник.

- Когда Вы играете, Вы играете автора или Вы трансформатор его идей?

– Знаете, есть известная фраза, кажется, кому-то из французов принадлежит, Дебюсси, пожалуй. «Когда я был молод, я говорил - я и Моцарт. Когда я повзрослел, я стал говорить - Моцарт и я. А теперь я говорю просто – Моцарт». Вот я где-то на переходе между вторым и третьим этапом. Но это естественно, что человек в молодости пытается завоевать что-то.

– Ну да, все мы революционеры в юности.

– Революционер – плохое слово. Оно предполагает уничтожение чего-то, это плохо. Видимо, принимая во внимание и гормоны, и то, что тебе всё в жизни кажется впервые, всё свежее, ты всё воспринимаешь с первого взгляда. Ты пытаешься всё это пробовать на вкус, на запах, и на запах крови тоже, то есть ты как хищник бросаешься на новое произведение как на жертву. С годами приходит другое…

- Взросление приходит.

– Ты уже себе неинтересен становишься. Настолько, насколько ты имел для себя значение когда-то. Мне кажется, так должно быть. Потому что, когда артист всё время себя любит и себя предлагает зрителю, он надоест быстро. Его «выключат» просто, перестанут на него ходить. И всё-таки, надо не забывать, что всё, что написано, это как для священника Библия, или Коран для мусульманского священника. Главная задача артиста всё-таки заставить задуматься на этой фразой в священном Писании, в этой сонате, о каких-то потайных местах, где что-то новое можно донести до слушателя, чем-то таинственным делиться. Это важно, потому что иначе профессия исполнителя не имеет смысла. Например, каждый человек же может выучиться на музыканта. И каждый из тех, кто сидит в зале, может сказать, как говорил небезызвестный герой из фильма Говорухина: «Так и я так могу!» И что? Важно уловить суть, а это не каждому дано.

– В одном из интервью я прочитала, что сначала Вы хотели заниматься на скрипке.

– Да, хотел, но не занимался.

- Ваши родители не музыканты?

– Они занимались музыкой, но это не стало их профессией. Но всё, что я сейчас имею, привили мне родители.

– Были ли сомнения, что музыка это Ваша профессия, или это стало понятно в консерватории?

– Да не профессия это! Я вообще не чувствую, что я где-то работаю, что у меня есть профессия. Это смысл жизни. Потому что, если убрать это… Ну, профессию можно поменять, допустим, ты получил второе образование, сегодня это модно. Мир так устроен современный, что человеческий фактор уже не на первом месте. Если ты лучше других в какой-то определённой профессии, то это не значит, что ты добиваешься успеха в этом. Как раньше было: лучший сапожник - и все шли к нему, в этот район. Или лучший адвокат. А сейчас кого больше рекламируют, тот и … Поэтому, профессия – это когда сегодня ты занимаешься одним, тебя это устраивает, ты получаешь за это деньги, а завтра другим, где больше денег.

– То есть, Вы музыкальный оптимист?

– Нет. Ну что Вы. Это фаталист, наверное.

– Вы не будете учить Ваших детей, внуков музыке, чтобы она стала смыслом их жизни?

– Причём тут это? У всех же по-разному случается. Я говорю о том, что если мне перестанут платить за мои концерты, я всё равно буду играть! Другое дело, что я не готов всё время играть. Я могу по несколько месяцев не подходить к инструменту.

– Правда? Не обязательно по восемь часов в день заниматься?

– Обязательно. Но я нарушаю.

– А как Вы отдыхаете, если происходит «выгорание»?

– Ой, ну много есть разных областей…

– Хорошо, спрошу так: в Ваших интервью проскальзывают такие спортивные термины, связанные с теннисом, хоккеем, футболом. Вы спортсмен или болельщик?

– Нет, я не спортсмен, очень жалею, что не научился играть в те виды спорта, которые люблю смотреть. К сожалению, спорт тоже деградировал. Я люблю смотреть теннис, футбол, бокс, но всё меньше и меньше. Потому что эти виды такие «грязные» и так коммерциализированы, что спорта там осталось процентов на пять. Раньше действительно люди жили этим, не пропускали ни одного выходного и ходили на стадионы. Сейчас, если люди делают это, я не завидую их интеллекту.

Сейчас футбол, волейбол и другие виды спорта, это такая же марка, бренд как «coca-cola». Все знают футболистов, Месси, даже те, кто футболом не интересуются. В моём детстве у нас в стране такого как Диего Марадона знали только любители спорта.

Ни одна женщина его не знала. Сейчас спросите на улице: кто такой Месси – она везде его видит. А он не может выиграть чемпионат мира. Не может повести за собой команду. Потому что у него деньги перед глазами. Он может играть только за «Барселону», потому что там деньги платят большие. А вот Марадона играл бесплатно.

Есть такое высказывание: «Представьте себе, что Диего пришёл на какой-то сверхфешенебельный и респектабельный приём в самом дорогом белом смокинге, в шикарных туфлях, рубашке, в самом дорогом одеянии. И вдруг бы на него летел самый грязный мяч, который можно себе представить. Он бы, не задумываясь, принял бы его на грудь!»

– И правильно бы сделал! Иначе он бы не был тем, кем был!

– Ну как? Для многих это же глупость.

– Не знаю. Когда Вы играли финал «Лунной», когда играли бисы, особенно последний – Мендельсон-Лист-Горовиц – я подумала, что Вы любитель быстрой езды.

– Был когда-то, да. Сейчас нет. Смотря, правда, на чём, за руль чего ты садишься… Это насколько позволит мне инструмент.

– Вот. Будете ли Вы менять программу, если инструмент не позволяет? Вы приезжаете в провинциальные города, в филармонии, где не всегда есть рояль такого уровня, который хотелось бы. Что Вы делаете для того, чтобы всё состоялось?

– Ну, заранее невозможно предугадать. Это крест.

– Издержки профессии?

– Конечно!

– А зрители?

- И зритель - крест! Он же разный бывает. Тоже могут испортить какие-то паузы кашлем. Ну кашель ладно, человек не может сдержаться. А если в зале ходят, например? Или с детьми придут и не могут справиться. Это очень сбивает. Поэтому, очень важно, конечно, чтоб тебя всё радовало и перед и после концерта.

– Хочу задать вопрос по поводу Вашего участия в программе Владимира Соловьёва. Вы для меня стали человеком с определённой гражданской позицией. И сейчас в интервью Вы произнесли: «Я не могу не играть!» Когда это переходит в область меркантильную, это перестаёт быть искусством, перестаёт быть Вам интересным. Не мешает такая слава? Бетховен, Лист и Рахманинов в надёжных руках?

- К чему Вы клоните? (смеётся)

– Вы же попали в программу к Соловьёву после того, как в фейсбуке ответили на письмо Константина Райкина.

– Яна, объясню. Когда-то я был чудовищно активен в соцсетях. Мне казалось, что моя, как Вы сказали, гражданская позиция имеет какое-то значение.

– В тот момент Вы говорили, что государство человеку (художнику) ничего не должно. А наоборот, человек должен государству. Музыкант, артист…

– Нет, я другое говорил. Смотрите, человек находится на разных этапах своей компетенции. Сегодня я бы совершенно по-другому говорил, потому что сегодня я владею большей информацией. Ведь прошло уже более трёх лет. Основной смысл был в том, нужна цензура или нет. Россия дала лучшую свою литературу во времена цензуры. Смешно сравнивать значение некоторых деятелей искусства с главным наследием российского искусства, которое прекрасно выживало в условиях цензуры.

Пушкин писал под цензурой! Сейчас, когда люди получают гранты и потом на эти деньги поносят и обливают грязью государство… Ну вот посмотрите «Левиафан». Эти люди сняли фильм об отвратительном, мерзком и конченном русском человеке на деньги государства.

Если тогда я говорил, что государство им, вот конкретно им, художнику, ничего не должно, то сейчас я скажу, что государство не просто ничего не должно, но оно должно запрещать это! Если это государство.

- Вы патриот? Мне показалось, что Вы очень любящий свою страну…

– Я очень любящий то наследие, которое оставили за собой великие европейские народы. И не только Россия, скажем, что дала миру немецкая культура сегодня слушали. Или французская. Я патриот Бетховена, Достоевского и Дюма!

– Хорошо. Как Вам Владимир? Вы впервые здесь?

В – Да, мы специально остаёмся с ночёвкой, чтобы завтра посмотреть город. Возможно, когда-то в детстве я был, меня отец возил по «Золотому кольцу», я помню Загорск, Суздаль, Гусь-Хрустальный…

– Дай Бог вам хорошей погоды, чтобы всё было хорошо.

- Спасибо за каверзные вопросы!

Яна Тарасова, радио России-Владимир 106,3 мГц